Самый простой и естественный выход из положения — финансировать развитие инфраструктуры.

Из-за ее отсутствия в России практически невозможны greenfield-проекты. Мы сейчас заканчиваем реконструкцию [ЛПК] в Братске — это не greenfield, это brownfield проект, и то это тяжелая история, так как в Сибири помимо сырья, давайте называть вещи своими именами, ничего нет: ни производства металлоконструкций, железобетона, ни достаточного количества сварщиков, рабочей силы и т. д, утрачено всё это. У нас 2500 человек туда привезено, включая 700 китайцев, и там нужно их размещать, кормить, управлять ими и т. д.

Когда мы закончим реконструкцию в Братске, на очереди наш комбинат в Усть-Илимске. А мы не можем туда подойти. На машине 300 км по ужасной дороге, а аэропорт давно закрыт. А мы хотим еще и сохранить команду, которая реконструирует Братск. Потому что, если мы ее распустим, на то, чтобы собрать ее второй раз, придется потратить несколько лет. Я уверен, что эта ситуация характерна для всей нашей страны.

— Как быть с коррупцией при реализации государственных инфраструктурных проектов? Откаты, говорят, уже превысили 30% смет…

— Могу дать на отсечение какие-то части тела, даже важные, что "Илим" не платит никому никаких откатов.

— Насколько ударит по лесопромышленникам вступление России в ВТО? Каким будет эффект для вашего бизнеса? Стоило ли, по-вашему, стране вступать в организацию?

— С ВТО история следующая. Сейчас есть какое-то недопонимание в отношении этой темы. Многие высказывают опасения, что это негативно может отразиться на каких-то отраслях или компаниях. Но надо понимать, что вступление в ВТО не преследует цель повышения доходности компаний. Цель совершенно иная. Она связана с потребителем, конкретным человеком. Жителю страны, вступившей в ВТО, должно стать удобнее и дешевле покупать товары и услуги. Поэтому я не как бизнесмен, а как житель России одобряю этот шаг.

Второй важный вопрос, который возникает при вступлении в ВТО, — правовая интеграция. Когда мы начинаем мыслить категориями, принятыми во всем мире, и пытаться выстраивать корпоративные отношения по международным правилам, это, безусловно, важно. Правовые противоречия, которые будут возникать после вступления в ВТО, будут уже разрешаться по международным правилам, и это естественным образом будет влиять на российскую правовую систему в смысле приближения ее к международной, и я считаю, что это полезно для развития страны.

Что касается влияния на отрасли и компании, то тут у нас получилось как обычно: 17 лет вступали, но само вступление оказалось неожиданным, как первый снег для автомобилиста. Хотя в целом было много разговоров, разъяснительной системной работы не хватило.

Если говорить о лесной отрасли, есть вопрос с экспортными пошлинами на лес. Вы помните полемику прошлых лет, что нужно повышать пошлины на экспорт круглого леса, чтобы стимулировать инвесторов и производителей размещать переработку в России? Так вот — ВТО перевернет все на 180 градусов… Экспортные пошлины на необработанные лесоматериалы будут снижены. Безусловно, со снижением пошлин среда станет более конкурентной, цены на внутреннем рынке вырастут за счет роста экспорта круглого леса и снижения объема предложения.

— Как это повлияет на ваш бизнес?

— В части лиственной древесины мы не видим большой угрозы, потому что, по нашим оценкам, все производители, которые хотят себя обеспечить сырьем, это сделают. Мы тоже приобретаем в европейской части России лиственный лес у сторонних заготовителей, но пока не прогнозируем каких-то существенных изменений от вступления в ВТО.

А вот в отношении хвойной древесины проблема существует. Хотя, к счастью, сейчас из-за кризиса мировые цены на пиловочник упали, поэтому не будет такого всплеска внутренних цен при низкой пошлине, как мы ожидали год тому назад. Но тем не менее рост будет. Для «Илима» ситуация в любом случае не будет негативной, так как три года назад мы сделали довольно существенные инвестиции в лесную технику, сформировали технологическую современную основу для собственной лесозаготовки. Однако у других переработчиков древесины, особенно у тех, кто расположен близко к границам, проблемы могут возникнуть. Кроме этого есть проблема со снижением импортных пошлин на бумагу и картон, а также изделий из них. В 2011 г. экспорт продукции ЦБП из России составил 4,5 млн т общей стоимостью $3 млрд, а импорт — 2 млн т на $4,3 млрд. То есть в среднем мы покупаем одну тонну продукции в 2-3 раза дороже, чем продаем. Поэтому очевидно, что Россия нуждается в развитии мощностей по выпуску высококачественной целлюлозно-бумажной продукции с высокой добавленной стоимостью. И в последние годы такие проекты появились. В частности, это касается производства мелованных видов бумаги и картона. Однако наличие в Европе избыточных мощностей по производству этой продукции приводит к ее импорту, в том числе и в Россию, что может затруднить российскому товару выход на внутренний рынок. Поэтому мы предлагали правительству на период реализации инвестпроектов проводить сокращение пошлин, по крайней мере постепенно.

— Ответы-то получили?

— Нас курируют два министерства — Минпромторг и Министерство природных ресурсов. Ожидаем какой-то реакции, но я думаю, что она будет консервативной. Насколько мы понимаем ситуацию, позиции при вступлении в ВТО уже сформированы и они не могут быть сильно скорректированы. Но может обсуждаться период снижения пошлин. Есть также вопрос по квотам на экспорт круглого леса. Объем экспортируемого сырья определяется ежегодными соглашениями на основании запроса зарубежных партнеров в Минэкономразвития или Минпромторг (на сегодняшний день вопрос еще окончательно не решен, какое именно министерство будет этим заниматься), которые и будут решать окончательно, какой объем соответствующего сырья будет экспортироваться.

— Вы предлагаете на пять лет поднять с 5 до 15% импортные пошлины на мелованную бумагу. Не опасаетесь, что издательства опять уйдут печататься за рубеж, как это было до 2010 г.? Вы же с 2013 г. запускаете фабрику в Коряжме…

— Зачем же им идти за рубеж, если они смогут покупать нашу бумагу из Коряжмы? Наша задача — импортозамещение. Да и российские типографии должны быть нам благодарны, ведь если мы будем вытеснять импорт, они получат новые заказы… Государство нас подталкивало делать этот проект [в Коряжме], мы хотели производить в европейской части страны не полуфабрикаты, а продукцию с высокой добавленной стоимостью. Но проект изначально был рассчитан исходя из прежних пошлин — 15%, а потом их неожиданно снизили. Теперь мы говорим: хорошо, снижайте, но дайте сначала какой-то период времени, пока мы сделаем start up. И эта логика относится не только к мелованной бумаге. По тем видам продукции, которые мы собираемся производить внутри страны, мы просим сделать постепенное, а не разовое снижение пошлин. Это касается и мелованного картона, и, возможно, продуктов сангигиены (салфетки, туалетная бумага и т. д.).

— Но ведь вы не покроете весь спрос на мелованную бумагу. Рынок сейчас — около 250 000 т в год. Вы планируете в Коряжме начать с 70 000 т мелованной бумаги в год. А остальные будут переплачивать из-за роста пошлин?

— Остальные будут за границей покупать. Они же раньше там покупали — ничего для них не изменится. Только в последний год пошлина была снижена на временной основе до 5%, до этого те же 15% были. В любом случае нужно искать какой-то компромисс…

— Расширять Коряжму не планируете?

— Коряжма сразу будет производить 220 000 т бумаги в год — офисной в потребительском формате и офсетной в рулонах. Сначала мы планируем меловать 70 000 т в год, а 150 000 оставлять офисной и офсетной. Дальше посмотрим: если рынок хороший, нашли решение по пошлинам и т. д. — мы будем меловать больше. Вообще, в зависимости от рынка мы сможем смотреть, сколько и какого типа бумаги необходимо, и подстраиваться.

Следующий инвестпроект предполагает уже производство мелованного картона — 350 000 т — там же, в Коряжме. Мы примем это решение, как только поймем, что рынок благоприятный, строительство займет еще полтора-два года. Инвестиции в этот проект превысят $400 млн.

— Вы говорите, что просчитывали проект при пошлине 15%. Какова норма окупаемости у вас?

— Когда мы начинаем проект, мы обычно планируем, чтобы доходность на инвестиции (ROI) была не ниже 25%.

— Есть ли понимание, согласится ли правительство поднять импортную пошлину?

— Пока понимания нет. Мы несколько раз отправляли наши предложения в правительство. Недавно состоялось заседание совета по развитию лесопромышленного комплекса, который возглавил вице-премьер Аркадий Дворкович. Он курирует лесопромышленный комплекс. Мы обозначили ему нашу позицию. Но пока четкого понимания, повторюсь, нет.

— Несколько лет назад у вас была еще одна инициатива — право собственности на лес. Не оставили эту идею?

— Конечно, мы за право частной собственности на лес. Это реализовано почти во всех странах — наших конкурентах, исключая Канаду. В скандинавских, в азиатских странах, в США это сделано давным-давно. Такая возможность была заложена в проекте Лесного кодекса 2006 г. Но потом по разным причинам эту возможность исключили, документ стал стерилизованным. Сейчас возможна только аренда от 3 до 49 лет.

Еще один аргумент за приватизацию лесов. В России весь лесфонд оценивается приблизительно в 800 млн кубометров. Из них в аренду сдано приблизительно 160-180 млн. Остальное управляется государством. Так вот если мы говорим о лесных пожарах, которые всех беспокоят, то 95% по статистике происходит на государственном лесе. И только 5% там, где есть арендаторы. Поэтому очевидно, что даже в случае аренды, не говоря уже о собственности, арендатор за лесом ухаживает более тщательно, чем государство.

Но для нас вопрос не только в собственности. Законодательно у нас принята логика естественного лесовосстановления (это когда ничего специально не нужно сажать, лес восстанавливается сам). И на это закон отводит 100 лет. На практике это выглядит так: если нам дают участок для лесозаготовки, то мы можем использовать в год только одну сотую площади. Но это архаичное представление. Нам для химической лесопереработки не нужен пиловочник (лес с диаметром больше 18 см), а именно такой лес восстанавливается естественным путем за 100 лет. Нам нужны балансы, т. е. нам подходит лес меньшего диаметра. В сочетании с другими способами ухода за лесом, связанными с так называемым интенсивным лесопользованием — искусственным лесовосстановлением, прореживанием, уходом за молодняками, — этот лес растет быстрее. И мы можем существенно сократить оборот рубки, что приведет к резкому снижению затрат на лесозаготовку. Это мы и предлагаем сделать. Такая технология уже реализована во многих других странах. Но для этого нужно поменять наше законодательство, потому что если мы это начнем делать просто так, то мы нарушим Лесной кодекс и договоры аренды с нами будут расторгнуты.

Нам не нужен лес вокруг городов — это правило должно распространиться только на леса, которые предназначены для технологического использования.

Сейчас ведем диалог с Федеральным лесным агентством о том, чтобы нам разрешили применять интенсивное лесопользование. Вроде бы внешне чиновники стали смотреть на это более лояльно, хотя предлагают провести исследования, которые займут 5-6 лет. На самом деле все эти исследования давно были проведены, дело за принятием решения.

Еще один важный вопрос — лесные дороги. Недостаточное использование расчетной лесосеки связано в первую очередь с крайне слабо развитой транспортной инфраструктурой. Мы строим лесные дороги, но они не наши: по ним ездит, кто хочет. Мы не можем ограничить перемещение по ним. Вообще, на основании мировой практики магистральные лесные дороги строятся таким образом: если леса государственные, то за счет государства, если леса частные, то другой вопрос, тогда мы сами будем строить. Мы написали проект закона, где предлагаем, чтобы магистральные лесные дороги строились за счет федерального бюджета, а остальные категории дорог — за счет арендаторов.

Есть и другие вопросы, но они носят уже вторичный характер.

— Подвижки есть?

— Мы говорили с президентом о приватизации технологических лесов. С нашей стороны есть желание — мы ходим, пишем. Нам же нужно амортизировать свою продукцию — покупаем много бумаги (смеется).

— Но ведь Дмитрий Медведев когда-то работал в «Илиме». Как-то это помогает вам решать проблемы сейчас? Вы используете этот лоббистский ресурс?

— Да никак это особо не помогает, на самом деле мы никогда не использовали этот ресурс.